Неточные совпадения
Из окон комнаты Агафьи Михайловны, старой нянюшки, исполнявшей в его доме роль экономки,
падал свет
на снег площадки пред домом. Она не
спала еще. Кузьма, разбуженный ею, сонный и босиком выбежал
на крыльцо. Лягавая сука Ласка, чуть не сбив с ног Кузьму, выскочила тоже и визжала, терлась об его колени, поднималась и хотела и не смела положить передние лапы ему
на грудь.
И вот уже трещат морозы
И серебрятся средь полей…
(Читатель ждет уж рифмы розы;
На, вот возьми ее скорей!)
Опрятней модного паркета
Блистает речка, льдом одета.
Мальчишек радостный народ
Коньками звучно режет лед;
На красных лапках гусь тяжелый,
Задумав плыть по лону вод,
Ступает бережно
на лед,
Скользит и
падает; веселый
Мелькает, вьется первый
снег,
Звездами
падая на брег.
Упала в
снег; медведь проворно
Ее хватает и несет;
Она бесчувственно-покорна,
Не шевельнется, не дохнет;
Он мчит ее лесной дорогой;
Вдруг меж дерев шалаш убогой;
Кругом всё глушь; отвсюду он
Пустынным
снегом занесен,
И ярко светится окошко,
И в шалаше и крик, и шум;
Медведь промолвил: «Здесь мой кум:
Погрейся у него немножко!»
И в сени прямо он идет,
И
на порог ее кладет.
Почти весь день лениво
падал снег, и теперь тумбы, фонари, крыши были покрыты пуховыми чепцами. В воздухе стоял тот вкусный запах, похожий
на запах первых огурцов, каким
снег пахнет только в марте. Медленно шагая по мягкому, Самгин соображал...
На улице
снег все еще
падал и
падал так густо, что трудно было дышать.
Кочегар остановился, но расстояние между ним и рабочими увеличивалось, он стоял в позе кулачного бойца, ожидающего противника, левую руку прижимая ко груди, правую, с шапкой, вытянув вперед. Но рука
упала, он покачнулся, шагнул вперед и тоже
упал грудью
на снег,
упал не сгибаясь, как доска, и тут, приподняв голову, ударяя шапкой по
снегу, нечеловечески сильно заревел, посунулся вперед, вытянул ноги и зарыл лицо в
снег.
На улице густо
падал снег, поглощая людей, лошадей; белый пух тотчас осыпал шапочку Варвары, плечи ее, ослепил Самгина. Кто-то сильно толкнул его.
Не торопясь отступала плотная масса рабочих, люди пятились, шли как-то боком, грозили солдатам кулаками, в руках некоторых все еще трепетали белые платки; тело толпы распадалось, отдельные фигуры, отскакивая с боков ее, бежали прочь,
падали на землю и корчились, ползли, а многие ложились
на снег в позах безнадежно неподвижных.
Выцветшее, тусклое солнце мертво торчало среди серенькой овчины облаков, освещая десятка полтора разнообразно одетых людей около баррикады, припудренной
снегом; от солнца
на них
падали беловатые пятна холода, и люди казались так же насквозь продрогшими, как чувствовал себя Самгин.
Поцеловав его в лоб, она исчезла, и, хотя это вышло у нее как-то внезапно, Самгин был доволен, что она ушла. Он закурил папиросу и погасил огонь;
на пол легла мутная полоса света от фонаря и темный крест рамы; вещи сомкнулись; в комнате стало тесней, теплей. За окном влажно вздыхал ветер,
падал густой
снег, город был не слышен, точно глубокой ночью.
Он видел, как в прозрачном облаке дыма и
снега кувыркалась фуражка; она первая
упала на землю, а за нею
падали, обгоняя одна другую, щепки, серые и красные тряпки; две из них взлетели особенно высоко и, легкие,
падали страшно медленно, точно для того, чтоб навсегда остаться в памяти.
На лестнице Марина выпустила руку Самгина, — он тотчас же сошел вниз в гардеробную, оделся и пошел домой. Густо
падали хлопья
снега, тихонько шуршал ветер, уплотняя тишину.
Видел Самгин, как по
снегу, там и тут, появлялись красные капли, — одна из них
упала близко около него,
на вершину тумбы, припудренную
снегом, и это было так нехорошо, что он еще плотней прижался к стене.
Потом он слепо шел правым берегом Мойки к Певческому мосту, видел, как
на мост, забитый людями, ворвались пятеро драгун, как засверкали их шашки, двое из пятерых, сорванные с лошадей, исчезли в черном месиве, толстая лошадь вырвалась
на правую сторону реки, люди стали швырять в нее комьями
снега, а она топталась
на месте, встряхивая головой; с морды ее
падала пена.
Явилась мысль очень странная и даже обидная: всюду
на пути его расставлены знакомые люди, расставлены как бы для того, чтоб следить: куда он идет? Ветер сбросил с крыши
на голову жандарма кучу
снега,
снег попал за ворот Клима Ивановича, набился в ботики. Фасад двухэтажного деревянного дома дымился белым дымом, в нем что-то выло, скрипело.
На улице было пустынно и неприятно тихо. Полночь успокоила огромный город. Огни фонарей освещали грязно-желтые клочья облаков. Таял
снег, и от него уже исходил запах весенней сырости. Мягко
падали капли с крыш, напоминая шорох ночных бабочек о стекло окна.
Ветер сдувал
снег с крыш,
падал на дорогу, кружился, вздымая прозрачные белые вихри, под ногами людей и лошадей, и снова взлетал
на крыши.
В день, когда Клим Самгин пошел к ней,
на угрюмый город
падал удручающе густой
снег;
падал быстро, прямо, хлопья его были необыкновенно крупны и шуршали, точно клочки мокрой бумаги.
Потом мало-помалу место живого горя заступило немое равнодушие. Илья Ильич по целым часам смотрел, как
падал снег и наносил сугробы
на дворе и
на улице, как покрыл дрова, курятники, конуру, садик, гряды огорода, как из столбов забора образовались пирамиды, как все умерло и окуталось в саван.
Вот и мальчишки: он бац
снегом — мимо: сноровки нет, только хотел захватить еще снежку, как все лицо залепила ему целая глыба
снегу: он
упал; и больно ему с непривычки, и весело, и хохочет он, и слезы у него
на глазах…
«Что ж гетман? — юноши твердили, —
Он изнемог; он слишком стар;
Труды и годы угасили
В нем прежний, деятельный жар.
Зачем дрожащею рукою
Еще он носит булаву?
Теперь бы грянуть нам войною
На ненавистную Москву!
Когда бы старый Дорошенко
Иль Самойлович молодой,
Иль наш
Палей, иль Гордеенко
Владели силой войсковой,
Тогда б в
снегах чужбины дальной
Не погибали казаки,
И Малороссии печальной
Освобождались уж полки».
А кто знает имена многих и многих титулярных и надворных советников, коллежских асессоров, поручиков и майоров, которые каждый год ездят в непроходимые пустыни, к берегам Ледовитого моря,
спят при 40˚ мороза
на снегу — и все это по казенной надобности?
Не раз содрогнешься, глядя
на дикие громады гор без растительности, с ледяными вершинами, с лежащим во все лето
снегом во впадинах, или
на эти леса, которые растут тесно, как тростник, деревья жмутся друг к другу, высасывают из земли скудные соки и
падают сами от избытка сил и недостатка почвы.
Дороги до церкви не было ни
на колесах ни
на санях, и потому Нехлюдов, распоряжавшийся как дома у тетушек, велел оседлать себе верхового, так называемого «братцева» жеребца и, вместо того чтобы лечь
спать, оделся в блестящий мундир с обтянутыми рейтузами, надел сверху шинель и поехал
на разъевшемся, отяжелевшем и не перестававшем ржать старом жеребце, в темноте, по лужам и
снегу, к церкви.
Так прошел весь вечер, и наступила ночь. Доктор ушел
спать. Тетушки улеглись. Нехлюдов знал, что Матрена Павловна теперь в спальне у теток и Катюша в девичьей — одна. Он опять вышел
на крыльцо.
На дворе было темно, сыро, тепло, и тот белый туман, который весной сгоняет последний
снег или распространяется от тающего последнего
снега, наполнял весь воздух. С реки, которая была в ста шагах под кручью перед домом, слышны были странные звуки: это ломался лед.
В груди у Половодова точно что жгло, язык пересох,
снег попадал ему за раскрытый воротник шубы, но он ничего не чувствовал, кроме глухого отчаяния, которое придавило его как камень. Вот
на каланче пробило двенадцать часов… Нужно было куда-нибудь идти; но куда?.. К своему очагу, в «Магнит»? Пошатываясь, Половодов, как пьяный, побрел вниз по Нагорной улице. Огни в домах везде были потушены; глухая осенняя ночь точно проглотила весь город. Только в одном месте светил огонек… Половодов узнал дом Заплатиной.
Его железная натура, кажется, не знала, что такое усталость, и жить по целым месяцам в глубине тайги, по неделям
спать под прикрытием полотняной палатки
на снегу в горах, делать тысячеверстные экскурсии верхом — во всех этих подвигах Данила Шелехов не знал соперников.
Упал один цветок
на снег, и он так и бросился подымать его, как будто от потери этого цветка бог знает что зависело.
— Что это, я
спала? Да… колокольчик… Я
спала и сон видела: будто я еду, по
снегу… колокольчик звенит, а я дремлю. С милым человеком, с тобою еду будто. И далеко-далеко… Обнимала-целовала тебя, прижималась к тебе, холодно будто мне, а снег-то блестит… Знаешь, коли ночью
снег блестит, а месяц глядит, и точно я где не
на земле… Проснулась, а милый-то подле, как хорошо…
На мерзлую землю
упало в ночь немного сухого
снегу, и ветер «сухой и острый» подымает его и метет по скучным улицам нашего городка и особенно по базарной площади.
Только холодно будто бы Мите, в начале ноябрь, и
снег валит крупными мокрыми хлопьями, а
падая на землю, тотчас тает.
Ему привиделся нехороший сон: будто он выехал
на охоту, только не
на Малек-Аделе, а
на каком-то странном животном вроде верблюда; навстречу ему бежит белая-белая, как
снег, лиса… Он хочет взмахнуть арапником, хочет натравить
на нее собак, а вместо арапника у него в руках мочалка, и лиса бегает перед ним и дразнит его языком. Он соскакивает с своего верблюда, спотыкается,
падает… и
падает прямо в руки жандарму, который зовет его к генерал-губернатору и в котором он узнает Яффа…
Кругом было тихо, но в этой тишине чувствовалось что-то угрожающее. Через несколько минут
снег пошел сильнее, он
падал на землю с каким-то особенным шуршанием. Проснулись остальные люди и стали убирать свои вещи.
Приехавши в небольшую ярославскую деревеньку около ночи, отец мой застал нас в крестьянской избе (господского дома в этой деревне не было), я
спал на лавке под окном, окно затворялось плохо,
снег, пробиваясь в щель, заносил часть скамьи и лежал, не таявши,
на оконнице.
Так шли годы. Она не жаловалась, она не роптала, она только лет двенадцати хотела умереть. «Мне все казалось, — писала она, — что я
попала ошибкой в эту жизнь и что скоро ворочусь домой — но где же был мой дом?.. уезжая из Петербурга, я видела большой сугроб
снега на могиле моего отца; моя мать, оставляя меня в Москве, скрылась
на широкой, бесконечной дороге… я горячо плакала и молила бога взять меня скорей домой».
— И я знаю, что белиберда, да к белиберде-то к этой готовиться надобно.
Упадет она как
снег на голову; очнуться придется, туда-сюда — ан поздно!
Фомушка
упал словно
снег на голову. Это была вполне таинственная личность, об которой никто до тех пор не слыхал. Говорили шепотом, что он тот самый сын, которого барыня прижила еще в девушках, но другие утверждали, что это барынин любовник. Однако ж, судя по тому, что она не выказывала ни малейшей ревности ввиду его подвигов в девичьей, скорее можно было назвать справедливым первое предположение.
Собственно говоря, тут и победы не было, а просто надоело барыне возиться с бестолковой рабой, которая
упала ей как
снег на голову.
Крыша мастерской уже провалилась; торчали в небо тонкие жерди стропил, курясь дымом, сверкая золотом углей; внутри постройки с воем и треском взрывались зеленые, синие, красные вихри, пламя снопами выкидывалось
на двор,
на людей, толпившихся пред огромным костром, кидая в него
снег лопатами. В огне яростно кипели котлы, густым облаком поднимался пар и дым, странные запахи носились по двору, выжимая слезы из глаз; я выбрался из-под крыльца и
попал под ноги бабушке.
Разнообразилась жизнь только несчастиями: то солдата уносило
на сеноплавке в море, то задирал его медведь, то заносило
снегом,
нападали беглые, подкрадывалась цинга…
В Оренбургской губернии ловят дроздов
на пучки спелой рябины или калины, далеко краснеющиеся, особенно
на яркой белизне первых
снегов; дрозды
попадают в силья, которыми опутывают со всех сторон повешенные
на дерево ягодные кисти; их даже кроют лучками из сетки, приманивая
на приваду тою же рябиной или калиной.
Куропатки иногда так привыкают к житью своему
на гумнах, особенно в деревнях степных, около которых нет удобных мест для ночевки и полдневного отдыха, что вовсе не улетают с гумен и, завидя людей, прячутся в отдаленные вороха соломы, в господские большие гуменники, всегда отдельно и даже не близко стоящие к ригам, и вообще в какие-нибудь укромные места; прячутся даже в большие сугробы
снега, которые наметет буран к заборам и околице, поделают в
снегу небольшие норы и преспокойно
спят в них по ночам или отдыхают в свободное время от приискиванья корма.
Чем ранее начинаются
палы, тем они менее опасны, ибо опушки лесов еще сыры,
на низменных местах стоят лужи, а в лесах лежат сувои
снега.
Часов в десять утра куропатки улетают в те места, где ночевали, и проводят там
на отдыхе несколько часов: лежат до половины зарывшись в
снег и даже
спят.
Правда, рано утром, и то уже в исходе марта, и без лыж ходить по насту, который иногда бывает так крепок, что скачи куда угодно хоть
на тройке; подкрасться как-нибудь из-за деревьев к начинающему глухо токовать краснобровому косачу; нечаянно наткнуться и взбудить чернохвостого русака с ремнем пестрой крымской мерлушки по спине или чисто белого как
снег беляка: он еще не начал сереть, хотя уже волос лезет;
на пищик [Пищиком называется маленькая дудочка из гусиного пера или кожи с липового прутика,
на котором издают ртом писк, похожий
на голос самки рябца] подозвать рябчика — и кусок свежей, неперемерзлой дичины может
попасть к вам
на стол…
Надобно весьма хорошо заметить место, где он
упадет, и скакать туда немедленно, особенно если
снег довольно глубок и тетерев
упал в лесу или в кустах: пухлый
снег совершенно его засыплет, и, потеряв место из глаз, вы ни за что его после не найдете, разве укажут сороки и вороны, которые сейчас налетят
на мертвую птицу, лишь бы только заметить им, что она
упала.
Погода нас недолго баловала, и вскоре небо стало заволакиваться тучами. Подвигались мы теперь медленно.
На западных склонах Сихотэ-Алиня
снега оказались гораздо глубже, чем в бассейне рек Тумнина. Собаки тонули в них, что в значительной степени затрудняло наше передвижение. К вечеру мы вышли
на какую-то речку, ширина ее была не более 6–8 метров. Если это Хунгари, значит, мы
попали в самое верховье ее и, значит, путь наш до Амура будет длинный и долгий.
Уж
на третий день, совсем по другой дороге, ехал мужик из Кудрина; ехал он с зверовой собакой, собака и причуяла что-то недалеко от дороги и начала лапами
снег разгребать; мужик был охотник, остановил лошадь и подошел посмотреть, что тут такое есть; и видит, что собака выкопала нору, что оттуда пар идет; вот и принялся он разгребать, и видит, что внутри пустое место, ровно медвежья берлога, и видит, что в ней человек лежит,
спит, и что кругом его все обтаяло; он знал про Арефья и догадался, что это он.
Оставшись одна, она подошла к окну и встала перед ним, глядя
на улицу. За окном было холодно и мутно. Играл ветер, сдувая
снег с крыш маленьких сонных домов, бился о стены и что-то торопливо шептал,
падал на землю и гнал вдоль улицы белые облака сухих снежинок…
Знаю: сперва это было о Двухсотлетней Войне. И вот — красное
на зелени трав,
на темных глинах,
на синеве
снегов — красные, непросыхающие лужи. Потом желтые, сожженные солнцем травы, голые, желтые, всклокоченные люди — и всклокоченные собаки — рядом, возле распухшей
падали, собачьей или, может быть, человечьей… Это, конечно, — за стенами: потому что город — уже победил, в городе уже наша теперешняя — нефтяная пища.